Дарья Обломская - Правильное дыхание [Книга 1]
— Режем–режем, только ты вперед–то не забегай. Прожила она спокойно, ага. Сплошное вранье. Или мне рассказать? А то я ж могу.
— Знаю я, как ты могешь. Да-с, все было бы ничего, если бы а) у одного из пацанов мамаша не имела привычки периодически рыться в его вещах и бэ) другой пацан не был в таком восторге от содержания записки, что чуть ли над кроватью ее не повесил — буквально на всеобщее обозрение. Мамашки как назло обе попались доминантные, учинили отпрыскам допрос и пошли жаловаться соответствующим классным, а те — завучу, то есть, пардон, заведующей воспитательной работой, которая к тому же была нашей собственной классной, — историчке Любовриске. Та была тетка малоприятная, изначально с прохладцей относилась ко мне — то за почерк, то за уклонение от любой внеклассной работы, не важно, а вот с мамой моей у них всегда контакт был хороший, та и председателем родительского комитета успела побывать, и отец опять же был из контингента — то есть птицей сравнительно блатного полета. Так что до разговора с мамой Любовриска решила скандала не раздувать, вот и вызвала ее на конфиденциальную беседу в школу. Так мол и так, дочка, похоже, у вас загуляла, вещественные доказательства и свидетельства потерпевших имеются.
— Погоди, ты говоришь, завуч — это что же получается- Маня, не смейся!
— Мву–ха–ха, да нет, не волнуйся, с Любоврисой у меня романа так и не случилось. Ее даже я не смогла бы соблазнить — такой синий чулок совковой закалки, единственная любовь всей жизни — Пуня, вреднющее лысеющее существо — я сама–то не видела, расссказывали наши примерные девочки–мальчики, которых классная приглашала изредка на чай — без покусанных щиколоток никто не уходил, да. Вот Пуню она обожала, пол–урока могла на нее убить, чем всякие подлизы с первой парты и пользовались: (приторным голосом) — А я, Любовь Бориссна, вчера на улице видела пекинесика и сразу подумала, ну прямо как Пуня, только Пунечка красивее… — (еще более противным голосом) — Ой, девочки, не напоминайте мне про Пуню, она вчера такое отчебучила, просто уму не постижимо… — И пошло–поехало, но оно было, конечно, и к лучшему, так как после того случая с записками мне от Любоврисы на уроках доставалось порядочно, так что пусть уж лучше Пуня, тем более пристойного уровня истории от нее все равно было не дождаться, все по параграфам, ответили параграфы, конспектируем призраков коммунизма — и не спрашивай.
— А с мамой–то чем кончилось?
— С какой еще мамой?
— Оль, не придуривайся, вертай назад, к вызову в школу родительницы. Ривайнд, — Маня жмет на воображаемую кнопку на индюшке, которую как раз помогает фаршировать.
— Ну, не знаю я, что там конкретно происходило, но исходя из последующей реакции мамы, уже дома, можно было понять, что она решила винить во всем недостаточный школьный надзор, поскольку ребенок уже считай взрослый, большую часть времени проводит в школе, родители заняты, у самой еще и дите на руках, а с ней всегда были трудности, но она–то надеялась, что уж школа ее научит уму–разуму, а у них там, оказывается, царит сказать стыдно что, и она в этом во всем, нет, не то чтобы ее это удивляло, при такой наследственности в первую очередь, ну и тихий омут этот вечный опять же, ясно, кто там водится… Из чего было — ну, или потом стало — ясно, что она дала Любоврисе карт–бланш, то есть, воспитывайте ее теперь получше, с ней мы дома поговорим, разумеется, будем следить–блюсти, но вообще–то это ваше дело, а мы тут не при чем. То есть сам факт она сомнению не подвергала, и вот это меня, конечно… выбило из колеи. И отец туда же — стоит, не знает, куда глаза девать. Что как раз не удивительно, для него мама всегда была божеством — тоже, кстати, у нас наследственное. Так что надо, надо было с самого начала ябедничать, а сейчас, возможно, сработал бы вариант, похожий на тот школьный с пацанами — какая–то неожиданная реакция, чтобы выбить их, пардон, из дискурса, но как–то у меня на этот раз не вышло — дышала, видать, неправильно, так что попыталась чего–то там напрямую доказывать, чем только больше ее рассердила, ну и пошло–поехало, до чего ты маму довела, ремня на тебя нет, туда–сюда, что уж там теперь вспоминать. Иди в комнату и не выходи до морковкиного заговенья. Пошла я, вся в расстройстве и в обиде, которая тут же плавно перетекла в разочарование — все–таки их ребенок, а они про него думают черте–что, замахиваются… И как–то меня это все настолько прошибло, что не раздумывая взяла пионерлагерный чемодан, сложила туда все самое необходимое, набила сумку книгами — впервые порадовалась, что их немного, детские Никите перешли, а себе брала в библиотеке, — быстро оделась и ушла…
— Куда глаза глядят?
— Разумеется.
— За эти самые, тридцать девять земель?
— За две остановки. То есть к бабушке. Да, всего–то, они даже шуметь потом сильно не стали, ну, наговорили всякого друг другу по телефону — мама и бабушка то есть — но это у них была обычная манера переговоров. Хотя мой переезд все–таки стал в каком–то смысле последней каплей — общение у них после этого сократилось до минимума. Некоторое время бабушка Никиту еще навещала — иногда надо было с ним посидеть — но потом и это сошло на нет.
— Но ты вернулась?
— Не-а. Заходила уже намного позднее, было дело, но по–настоящему нет. Такая классическая ситуация, да: ребенок лишается родителей, и тут–то с ним начинает происходить всякое такое — то мир спасает, то… — в зависимости от жанра. Но хочу заявить официально: не случись всей этой заварушки и будь у меня полная совместимость и гармония с родителями, я бы все равно- или хотя бы попыталась. Слушайте, а на таймер–то мы поставили? Обормотки.
— Дык, термометром твоим наворотистым потом померяем.
— Это само собой, но без таймера все равно нельзя, — начинает трепыхаться, — ну вот, фу на вас, раз в году такая операция, а мы таймер забыли. — Втроем пытаются, сверяя часы, высчитать, когда поставили индюшку, у каждой получается по–разному, положение спасает дочкина девочка, которая, оказывается, случайно запомнила точное время запихивания индюшки по часам на мониторе. Оторвалась от компьютера, обратив внимание на панику вокруг духовки; как только покой восстанавливается, дочка на минуту отходит к ней, посмотреть на процесс — видимо, что–то там записывается или монтируется.
Мама, одобрительно:
— Хорошая, сразу мне понравилась. (скорее себе) Говорок немного… долинный, но, видимо, это теперь повсеместно…
Маня, в пику:
— А тот пацан ейный последний тоже вроде был ничего…
— Ничего? Кошмарный тип, а все почему? Потому что глютена не жрал. Вот ты когда–нибудь пробовала макароны без глютена?
— Погоди, так это ж как раз хорошо. Ты хренотень ту имеешь в виду, которую в готовую пищу подмешивают? От нее еще, говорят, лысеют. Или нервные клетки дохнут, вот подзабыла. А вот, с другой стороны, чего они все причепились к этим нервным клеткам, не восстанавливаются, мол, ах–ах, а нафиг они нужны, пусть себе помирают, так и нервничать будем меньше.
— Маня. Это глютамат. И можно подумать, ты у нас такая нервная, что клетки девать некуда.
— Ты, матушка, меня по себе–то не ровняй. Из самой гвозди делать запростяк, а у меня зато с тобой, вон, всю жизнь сплошная нервотрепка.
— Совершенно верно. Только ты местоимения перепутала.
— Чиво я перепутала?
— Вы что там, дальше без меня вспоминаете? — вернулась дочка, начинает резать очередные витамины.
— Да куда уж мы без тебя, кука. А кстати, насчет того, что «замахивались» — это ты тогда отцу наваляла или в другой раз?
— Скажешь тоже, наваляла. И откуда ты об этом вообще знаешь?
— Откуда–откуда…
— А что такое «наваляла»?
— Отлупила? Отмутузила? Морду начистила?
— Своему папу?!
— Так, всё. Никому я ничего не наваляла.
— А по моим источникам…
— Да по каким таким источникам… — задумывается, — разве что через бабушку… А бабушка могла, конечно, приукрасить, опять же, ей мама тоже могла понарасказывать… Ну да. На самом деле, правда, ничего, превышающего пределы необходимой обороны. Но и ничего приятного. Ну, замахнулась на меня мама в процессе, у меня реакция уже автоматическая — отражать, мама сразу, ах, она на меня руку поднимает, папа тут же на меня, я папу… осадила слегка. И всё! Никакой морды никто никому ничего.
— Шо–то я все равно смутно помню насчет членовредительства…
— Возможно, это ты о другом сейчас думаешь, вот о нем твой… источник знал практически из первых рук. Но это было уже позже, а пока что вот, разошлись с родителями, не слишком мирно, и все дела.
— Дальше давай рассказывай, по порядку.
— Да не знаю я, что там дальше рассказывать. Ну, жила я себе у бабушки, вполне себе чудесно. Никто не приставал, с бабушкой у нас сразу установились паритетные отношения, без всяких там режимов или сюсю–мусю. То есть это скорее мне за ней приходилось следить, чем наоборот. Ухаживать сначала не слишком требовалось, по–настоящему болеть она начала где–то через год, но всякое там курение тайком, посиделки до утра с друзьями–подругами за водочкой — тут я ей спуску не давала. В разумных пределах, конечно. Готовить от нее как следует научилась, по принципу «Сотня блюд из одной манки» — с продуктами тогда было плоховато, но мы с бабушкой не взирали, обе были аскетичны в этом плане. Шить–вязать она меня пыталась учить первое время, но быстро забросили — ни таланта у меня не было, ни ручек, вот шуруп ввернуть, проводку починить — это да. Так что мы с бабушкой хорошо друг друга дополняли — она меня обшивала, костюмером была когда–то, любую фигню могла переделать в конфетку, а я — больше по хозяйству с готовкой. Это когда не пропадала в очередной библиотеке или у Сан Саныча — в смысле, на борьбе. С Сан Санычем тоже все неплохо утряслось в итоге — ах да, это уже немного позже было, когда деньги кончились, которые мама заплатила за курс. У нас с бабушкой каждая копейка из ее пенсии была на счету, лишних нет, уроков я тогда не давала, не освоила еще это поприще, так что уже думала, что придется бросать, но очень не хотелось. Поговорила с Сан Санычем, он все понял — нормальный был дядька — и предложил бартер — им как раз уборщица была нужна. Так что стала я мыть там полы и за это заниматься бесплатно. С тех пор так и не посчитала, кто из нас на этом выиграл, но подозреваю, что при тогдашней зарплате уборщицы Сан Саныч занимался благотворительностью. Или наоборот? Не важно, и вообще это меня занесло в сторону, так как к тогдашним несчастиям никакого отношения и имеет. Ну, и несчастий тоже больше особых не было, кое–как доучилась в седьмом, с трояками в последних четвертях, и ладно.
